Целью путча была не победа, а сам путч. Конечно, по какой-нибудь случайности он мог и победить, но тогда в запасе у Крючкова был верный Собчак (Александр Николаевич Яковлев, когда мы с ним через много лет это обсуждали, грустно сказал: «У них всегда были запасные варианты»), да и с Горбачевым после его «болезни» можно было договориться. Но Ельцин был лучше их обоих и, как я уже говорил, уверен, что выбран он был еще года два назад.

Ельцин был хорош для КГБ не потому, что он был свой – и Горбачев когда-то был секретарем крайкома, и Бакатин, – а потому, что сразу было видно, что это гораздо более авторитарный лидер, чем все другие, да к тому же всем обязанный КГБ, это он хорошо понимал. Авторитарная власть не может быть прозрачной, как демократическая, а потому именно она удобна для работы тайных служб и тайных операций. Кроме демократии, как ни странно, противником КГБ был государственный аппарат – неважно, партийный или беспартийный, но профессиональный. Он мешал внедрению в управление страной офицеров КГБ. Именно поэтому аппаратчик Силаев был для КГБ хуже, чем не имевший никакого опыта в управлении, но свой, родной для КГБ (там всегда очень ценились родственные связи) Егор Гайдар.

Я уже писал, что блистательная рекламная компания Ельцина, во-первых, была основана на качествах, совершенно враждебных его природе и, во-вторых, бесконечно превосходила умственные способности и опыт и его самого и всех его знакомых. Но при этом я полагаю, что его «вели», помогали ему первое время втемную. Конечно, он не мог этого не понимать, сам был готов использовать для прихода к власти и демократов и КГБ, но принимал вполне охотно еще и потому, что, как было свойственно партийным чиновникам высокого ранга, относился к КГБ с пренебрежением, скорее как к лакеям, которые выполняют свои функции, но ничего не определяют. Даже Андрей Дмитриевич Сахаров когда-то к офицерам КГБ относился так же – пусть его охраняют, лишь бы не мешали. Ельцин хорошо понимал, что перед ним раскрывают двери, как и я хорошо понимал, почему одним из первых освобожден из тюрьмы и откуда взялся Алеша Челноков. Но у меня не было никаких личных целей, а у Ельцина были – еще до перевода в Москву обещанная ему высокая или даже верховная власть.

Думаю, что при всей своей недалекости и мелкости Лера Новодворская тоже хорошо понимала, что именно Жириновский организует ей «Демократический союз», а стукач Денисов дает на него необходимые деньги.

Комитет вел сложную многоплановую игру, продолжая помогать тем, кто с удовольствием принимал эту небескорыстную помощь, и отбрасывая, уничтожая тех, на кого ставка оказывалась безрезультатной.

О первом утре ГКЧП наиболее достоверными мне кажутся воспоминания Сергея Александровича Филатова – руководителя канцелярии Ельцина. Сергей Александрович был в этот день в Кисловодске, на отдыхе, часов в одиннадцать утра, после завтрака, включил радио, услышал «Лебединое озеро» и извещение ГКЧП. Очень взволновался и позвонил Ельцину. Тот не отвечал (похоже, был пьян). Дозвонился вице-президенту Хасбулатову. Тот уже не спал, сказал, что одевается, но радио еще не включал и пока ничего не знает, что едет сейчас в Белый дом и постарается найти Ельцина – это удалось к часу дня. Меня, как и нескольких других, «топтыжки» провожали с ночи, но к этим главным борцам за демократию почему-то относились с гораздо большей осторожностью и даже Ельцина Крючков решил не задерживать в аэропорту.

Но победу Крючкова, реальную, а не внешнюю, Комитета государственной безопасности СССР, а не ГКЧП в гораздо большей степени, чем Ельцин, обеспечивала причина, которая и мне стала ясной только перед последней конференцией «КГБ: вчера, сегодня, завтра», то есть в две тысячи третьем году – никто другой о ней вообще никогда не говорил. Реальным залогом победы Крючкова были «доверенные лица».

Когда говорят о КГБ как о самой крупной спецслужбе в мире (штатная численность около трехсот тысяч человек, сейчас – гораздо больше), почти не вспоминают о сексотах – секретных сотрудниках, которые, не будучи в штате, выполняли систематические поручения офицеров оперативных подразделений, ежемесячно получая – чаще всего почтовыми переводами «до востребования» – половину заработной платы. Каждый из них имел оперативную кличку, которая и упоминалась в отчете – подлинные фамилии были строго засекречены. Встречи с ними происходили на явочных квартирах КГБ – как в стране, оккупированной враждебной армией. Каждый оперативник должен был «вести» до двадцати пяти сексотов. Реально их было по пять-десять, с большим количеством работать было практически невозможно из-за большого количества формальностей. Те, кто указывал, что у него пятнадцать-двадцать сексотов, занимался явным очковтирательством, и все это понимали. Да и польза от сексотов, как мне объясняли ушедшие из КГБ офицеры, была невелика – в большинстве это были люди запуганные, которых шантажом заставляли подписывать бумаги о сотрудничестве или – в редких случаях – искренне верившие в идеалы коммунизма и официальную пропаганду, легко дававшие подписку о сотрудничестве, но работать с ними было еще труднее – мало какое из поручений согласовывалось с их идеалами, и приходилось их долго уговаривать.

Но никто и никогда не упоминает о «доверенных лицах» в СССР. С ними все было гораздо проще: они никакой зарплаты не получали, встречаться с ними на конспиративных квартирах было не обязательно. Но у каждого оперативника их должно было быть до пятидесяти, и у большинства и впрямь было несколько десятков. С ними можно было выпить кофе или погулять в парке, о чем-то или о ком-то их расспросить, что-то доверительно им рассказать с расчетом на дальнейшее распространение. Можно было даже попросить устроить нужного человека. «Доверенные лица» тоже могли попросить о помощи, скажем, в получении квартиры или покупке машины, поездке за границу, защите диссертации или издании книги.

– Нас интересовали все люди мало-мальски известные, энергичные, влиятельные в своей среде, – объяснял мне один из генералов «девятки» – управления охраны высших должностных лиц СССР, – и мы практически никогда не получали отказов.

Бывали, конечно, исключения. Бывали люди настолько антисоветски настроенные, что с ними было опасно заводить разговоры. Одного такого в киевском музее (к сожалению, запамятовал его фамилию) завербовали, а он потом начал возмущаться, всем об этом рассказывать. Пришлось ему дать пять лет лагерей за клевету. Были люди, на которых просто не обратили вовремя внимания. Наконец, со времен Хрущева КГБ запрещалось проводить любого рода вербовку в партийном аппарате, в высшем командном